Виртуальная акция "История в лицах": "Нет, не забыть никогда..."

Имя героини следующего сюжета знакомо практически всем незрячим Ивановской областной организации ВОС, даже если они не знакомы лично.  В детстве её звали Нюрой; маленькая  незрячая девочка стала педагогом, открывшим свет знания, мир доброты многим и многим людям разных поколений, детям и взрослым, поддержав их  и примером своей жизни. 

Ветеран ВОС,  Анна Максимовна Шпагина, сказавшая как-то: "В моей жизни было всё: радости, огорчения,взлёты, падения. Как у всех", предлагает вашему вниманию свою историю военного детства. У каждого из детей военного времени она общая, но всё-таки своя.        

«Весна 1943 года. Мне 9 лет. Подсобное хозяйство Горьковской школы-интерната для слепых детей. Я и моя одноклассница (мы обе слепы) трудимся на картофельном поле, как и многие ученики нашей школы сажаем картошку. В приготовленную опекающим нас воспитателем борозду кладём картофелины. Труд для нас посильный, мы понимаем его важность, потому что собранный осенью урожай картофеля обеспечит школу питанием на всю зиму. Нельзя сказать, что мы голодаем, нам не пекут блины из картофельных очисток, никто из нас, слепых и слабовидящих детей, учеников школы-интерната не пухнет с голода.

Разве можно забыть страшный вой воздушной тревоги… Я помню заботливые руки ночной няни, будившей нас и помогавшей самым маленьким спускаться в подвал школы-интерната. А сколько осколков от зенитных снарядов мы собирали во дворе школы! И еще многое-многое из тех далёких лет. Нет, не забыть никогда.

В Горьковскую школу-интернат для слепых детей меня определили в конце 1942 года, когда в 37-ми летнем возрасте скончался мой папа Максим Матвеевич. Тогда мы жили в г. Дзержинске Горьковской области.

В Дзержинск мы приехали к дальним родственникам в 1940 году из Сибири, где совсем недолго жили, спасаясь от неурожая, голода, страшной засухи, разразившейся на моей малой родине в глубинке Пензенской губернии. Нас было пятеро, папа, два брата Яша и Саша, сестра Маша и я, самая младшая. Мама умерла, когда мне не было и 2-х лет.

Дальние родственники - двоюродная тётя, её мама и дочь, и мы впятером ютились в 16-ти метровой комнате коммунальной квартиры. Папа устроился на военный завод, братья учились в ремесленной школе, а мы с сестрой были предоставлены сами себе.

О том, что началась война, мы узнали из разговоров старших, в квартире не было радио. Папа дважды получал повестки из военкомата, но медкомиссия его браковала по состоянию здоровья. Мы, детвора, дежурили на крышах, следили, чтобы в нашем подъезде во всех квартирах была маскировка на окнах.

Помню, в конце 1941 года в лесу (дом тёти стоял на окраине города) на ветвях дерева повис немецкий лётчик, запутавшись в парашюте. Мы побежали на него посмотреть, страха не было, только любопытство. Милиционеры его сняли, мне запомнилось, что он был одет под крестьянина, и на ногах у него были лапти.

Стали частыми воздушные тревоги, город погрузился в темноту. Однажды бомба попала на завод, где работал папа. Многие дети нашего дома осиротели, ведь все жители нашего района на нём работали. Я видела, как на грузовиках увозили погибших.

Вскоре мы переехали в барак (папе помогли на заводе). Помню наше новое место жительства: очень длинная комната, перегороженная занавесками, в ней жили 3 семьи. Посередине комнаты - огромная плита, такой она мне, семилетней девочке, тогда казалась. Не остались в памяти подробности нашей жизни в бараке, где брали воду, например.

Питание было очень скудным. Мы с сестрой подолгу стояли в очередях за хлебом и мукой, отлучиться нельзя было никак, так как постоянно кто-то из взрослых всем стоящим в очереди переписывал номера на ладонях. Из муки и воды мы с сестрой варили болтушку. Праздник был, когда клали в чугунок с болтушкой обглоданные мясные косточки. Их приносили братья из ремесленной школы, где они обедали и украдкой собирали их со столов. Папа получал обед на заводе, но не съедал полностью, приносил домой моей сестре Маше (старше меня на 1,5 года), которая начала пухнуть от голода и терять зрение.

Папа был очень худой и измождённый и к лету 1942 года с трудом передвигался даже с палкой. У меня тоже начали болеть глаза, мешал свет, солнце; показать нас с сестрой врачу папа не мог, даже такой больной, он всё равно ходил на завод. Машу всё-таки положили в больницу, папа отвел меня к тёте. Я до сих пор помню его слова, обращённые к ней: «Я умираю. Возьми Нюру, Варвара».

Папы не стало. Нам было неуютно жить в семье тёти - дополнительные голодные рты и хлопоты. Однажды, мы с Машей брели по улице, и какая-то женщина нас остановила (позднее выяснилось, что она работала в собесе) и стала задавать вопросы: «Где ваши родители? С кем вы живёте?». Эта встреча изменила нашу судьбу. Меня отправили в Горьковскую школу-интернат для слепых детей, Машу определили в детский дом, и в 16 лет она уже стала работать в г. Муроме Владимирской области прядильшицей на ткацкой фабрике. Маша прожила 84 года.

Моя судьба сложилась так. Полное среднее образование я получила уже в Саратовской школе-интернате (училась там в 9-10 классах), высшее педагогическое – в Ивановском педагогическом институте. Я – учитель истории, в моей трудовой книжке одна запись, трудовой стаж 36 лет. Работала по специальности, возглавляя учебно-консультативный пункт Ленинградской межобластной очно-заочной средней школы для слепых и слабовидящих, открытый в 1958 году при Ивановском учебно-производственном предприятии № 1 ВОС. В этой школе обучались незрячие рабочие предприятия, не имевшие среднего образования. Кроме того, обучала системе Брайля незрячих детей, всегда стремилась быть полезной обществу.

На предприятии познакомилась со своим будущим мужем, Шпагиным Александром Александровичем, инвалидом 2 группы по зрению, участником Великой Отечественной войны. Мы воспитали дочь и сына, взрослыми стали уже и внуки.

Хочется обратиться к молодежи нашей страны: «Любите свою Родину, берегите её, приумножайте её славу. Нельзя допустить повторения тех страшных военных лет».